Отважнейший из отважных

Трескучий мороз или снежная метель — обычная погода для декабря. Друзья, спешащие на день рождения к человеку, всю жизнь любившему морозы, ветры, зиму, кутаются в шубы, поднимают воротники. И кто-нибудь из них обязательно пожалеет — вслух или про себя,— что над Москвой нет северного сияния, нет многоцветных, словно от самих звезд свисающих полупрозрачных занавесей, этого волшебного зрелища, какое почти каждую ночь можно увидеть в Арктике.

Северное сияние, Арктика, вечные снега и вечные льды — все это было частицей жизни тoгo, кому сегодня исполнилось бы семьдесят лет. Эрнст Теодорович Кренкель... В этом имени — героика целой эпохи в освоении Арктики, в прокладке Северного морского пути, ставшего теперь уме привычной, нормально действующей судоходной магистралью. О караване судов, идущих через арктические льды, мечтало не одно поколение мореплавателей. Мечту эту осуществили советские люди, и в их числе он, Эрнст Теодорович Кренкель, участник почти всех этапов героической эпопеи освоения Арктики. Он плавал в северных широтах еще на первых советских ледокольных судах, зимовал на первых советских зимовках, летал с международной арктической экспедицией на дирижабле «Цеппелин». И когда впоследствии потребовалось испытать в полете дирижабль отечественной конструкции, он оказался в составе экипажа. Воздухоплавательный аппарат едва не погиб, попав в жестокую бурю. Дирижабль беспомощно падал на верхушки деревьев, а люди, повиснув на рулевых канатах, смотрели в глаза смерти. Кренкелю и его товарищам повезло: они остались живы. Живы — значит, снова в бой, снова на штурм Арктики...

Когда ледокол «Сибиряков» должен был впервые — такого история еще не знала — пройти за одну навигацию вдоль северных берегов Сибири, вторым радистом, помощником зав. радио Е. Н. Гершевича, стал Кренкель. Вместе с другими отважными моряками поднимал он на мачтах «ледокольной баржи», как сибиряковцы в шутку называли свое судно, «пиратские паруса» — почерневшие от угольной пыли куски брезента: корабль потерял во льдах гребной винт, и Отто Юльевич Шмидт, легендарный первопроходец Севера, предложил «парусный вариант» движителя. Вскоре на борту нового ледокола, «Челюскин», которому предстояло повторить подвиг «Сибирякова», сделать этот подвиг повседневностью, вместе с О. Ю. Шмидтом снова был радист Кренкель.

Эрнст Теодорович словно специально выбирал для себя только самое тяжелое, что по плечу далеко не всем. «Ледовый комиссар» Шмидт ценил таких людей и пообещал, что на выполнение самого трудного задания, какое только можно было в ту пору себе представить, обязательно пойдет он, Кренкель.

Шмидт сдержал свое слово. В числе четырех смельчаков, во главе с Иваном Дмитриевичем Папаниным, высаженных на льдину у самого Северного полюса, был Кренкель. После окончания беспримерного дрейфа станции «Северный полюс-1» он, как и его товарищи, был удостоен звания Героя Советского Союза.

Все, кто знал Кренкеля, любили этого никогда не унывавшего человека за высокое чувство товарищества, за необычайную его скромность. Мне лично довелось удостовериться в том, что скромность поистине была второй его натурой. В 1947 году Кренкель был начальником Управления полярных станций Главсевморпути. По просьбе Александра Александровича Фадеева он взял меня, тогда еще молодого писателя, с собой в Арктику. Вместе с ним мне посчастливилось сделать за одну навигацию два рейса по полярным станциям на ледокольном корабле «Георгий Седов». Кренкель отечески опекал меня; как радушный хозяин, показывал свою Арктику, знакомил с «полярным народом». Ему мало было того, что он брал меня с собой в поездки по всем посещаемым кораблем островам, где мы встречались с полярниками, дождавшимися смены после долгих зимовок. Он еще и организовал в капитанском салоне (а капитаном на ледоколе был Борис Ефимович Ушаков) своеобразный «Северный декамерон», как он в шутку назвал вечера устных рассказов. На таких вечерах кто-нибудь, а часто и сам Кренкель вспоминали самое интересное из жизни полярников и моряков Арктики. Он хотел, чтобы по этим рассказам была написана книга, и возлагал надежды на меня. Однако потребовал обещания, что я не упомяну в своих книгах его имени — ни как рассказчика, ни как участника описываемых событий.

Я выполнил условия, поставленные Кренкелем. Во всех моих романах, касавшихся арктических тем, в полярных рассказах я скрепя сердце всячески обходил имя Кренкеля, хотя, на мой взгляд, произведения и проигрывали от этого.

Многие годы я поддерживал с Кренкелем самые теплые отношения. Ему перевалило за шестьдесят, когда он возглавил Научно-исследовательский институт гидрометеорологического приборостроения. До этого в 1968—1969 годах он был руководителем рейса научно-исследовательского судна «Профессор Зубов» в Антарктику: тяга к романтике путешествий у него осталась прежней.

Ему всегда хотелось объять, охватить весь мир! Страстный коротковолновик-радиолюбитель, когда-то установивший мировой рекорд дальней радиосвязи Арктика — Антарктида, он возглавлял организацию коротковолновиков-любителей. Был он и президентом клуба филателистов. Ему хотелось сближения и дружбы всех народов мира.

Когда три года назад ему представилась возможность побывать на Кубе, он немедленно решил лететь туда. Перед самым отлетом на Кубу Эрнст Теодорович почувствовал: с сердцем неважно. Но от вызова «Скорой помощи» отказался. Полярные врачи-друзья все же настояли на медицинском вмешательстве. Примчалась машина с красным крестом; немедленно в больницу. Но и тут он остался самим собой. Лечь на носилки категорически отказался — не пристало это ему, Кренкелю! Он накинул на плечи шинель и сам сошел по лестнице. Потребовал, чтобы его посадили рядом с шофером, а не «запихивали» в кузов кареты, как обычного тяжелого больного.

— Привет пилоту! — шутливо сказал он шоферу, привалился к нему плечом и… умер.

В нынешнем декабре ему исполнилось бы семьдесят…

С потерей Эрнста Теодоровича Кренкеля невозможно примириться. Он встает перед мысленным взором все таким же: с виду тяжеловатым, с ленцой в движениях, с ленцой, скрывавшей неукротимую энергию, встает ироничным, шутливым, добрым и отважным человеком широкой души и удивительного обаяния.

Во время последнего телефонного разговора со мной он посмеивался, что публикацией своих мемуаров отбивает хлеб у писателей, и утешал, что этим он по крайней мере снимает былой запрет для меня.

Он по обыкновению шутил...

Александр КАЗАНЦЕВ